Я давно написала это... ...

...и давно хотела здесь поместить. Но что-то меня удерживало. Сейчас вот ставлю - и хотела бы узнать ваше мнение.

ПЛУТ

Ольга Линник

Как появился в моей жизни Юра Назарцев?

Его прислала Тоня, странная и верная подруга моя. Она преподавала английский в одном из вузов, а я - русский в школе. Мы всегда принадлежали к разным социальным слоям. И когда познакомились - тоже: я была студенткой, а Тоня вела английский в параллельной группе. Она почему-то выделила меня и стала дружить, и помогать, и выручать в тяжёлые и даже критические моменты на протяжении многих и многих лет.

Я очень долго не узнавала особенный запах, окружавшей Тоню атмосферы, пока она сама мне не объяснила: это антисемитизм. Тоня выросла в антисемитской семье. Её отец был одним из четырёх сыновей раскулаченного украинца, и образ еврея в кожанке навеки впечатался в сознание и память членов семьи и их потомков как символ абсолютного зла, не умаляемого более чем успешной карьерой всех четырёх: Тонин отец был деканом исторического факультета в нашем университете, его старший брат, профессор химии, - вице-президентом Украинской академии наук, средний - заведовал крупнейшим универмагом Киева, и младший, сильно пьющий, тоже кем-то был. Не случись злополучного раскулачивания, они, скорее всего, крестьянствовали бы в своём селе, как их отец. Я не хочу сказать, что успешная карьера должна непременно затмить ужас раскулачивания. Нет, конечно. Но люди, получившие образование и занявшиеся наукой, могли бы признать, если бы хотели, что в раскулачивании повинны далеко не одни евреи. А успешную карьеру в советской стране, тем более, в гуманитарной сфере, можно было сделать, только приняв победившую идеологию и верно ей служа. Должно быть, чёткое обозначение навеки во всём виноватого врага и навешивание на него всех грехов его и не его собственных, прошлых, настоящих и будущих, освободило их чистую совесть от угрызений, а их самих - от ответственности.

Идентифицировав атмосферу и убедившись, что протеста она в моей подруге не вызывает, я попыталась от Тони отойти. Телефона у меня не было, а Тоня была домоседка. Я перестала звонить, и отношения наши должны были тихо угаснуть. Но этого не случилось ни в этот раз, ни в последующие...

Всякий раз, обнаружив моё отсутствие, Тоня поднималась и шла ко мне. Это был почти подвиг, ведь обычно она выходила только на работу и за провизией.

Ничего определённого я ей предъявить не могла. Запах трудно поддаётся определению. К тому же, личное Тонино отношение ко мне было тёплым и искренним. По-моему, она, в самом деле, не понимала, что меня оскорбляет в её среде. Она сделала для меня и моих детей много хорошего. Одна из немногих, Тоня не оставила меня, когда случилась моя семейная катастрофа. В сущности, и она, и я - мы пробивались через стереотипы, выстраивая личные, независимые отношения.

Итак, Тоня прислала ко мне Юру Назарцева. Он учился тогда в десятом классе физматшколы и успел проявить незаурядную одарённость: был неоднократным победителем республиканских олимпиад по физике, - а это очень высокий уровень.

Всем было понятно, что место Юры в МГУ. Однако вступительное сочинение, обязательный экзамен для каждого абитуриента в то время, помешало бы благополучному превращению Юры в студента, поскольку он не владел пунктуацией. Как он умудрился, дойдя до десятого класса, игнорировать точки, запятые, не говоря уж о двоеточиях, тире и т.п., мне не ведомо. Но в октябре ко мне обратилась Тоня и попросила помочь её крестнику. Наличие у Тони крестника было для меня удивительной новостью, но на мою готовность помочь мальчику, разумеется, никак не повлияло.

Юра стал ходить ко мне домой, и мы с ним довольно быстро заштопали прорехи в знаниях. Успеху способствовало прекрасно развитое логическое мышление ученика. Твёрдая четвёрка была ему обеспечена, о чём я и доложила Тоне. Но та попросила Юру не бросать, а постараться за оставшееся время хоть немного развить его: Юра ничего не читал, литературой и искусством вообще не интересовался.

Мы принялись читать и анализировать прочитанное. Я не помню, с чего начали и как продолжали, но к концу учебного года Юра стал читающим человеком. Книги тогда были в большом дефиците, доставались с трудом или покупались с огромной переплатой и пускались по кругу. За фантастически короткое время Юра оказался способен включиться в этот круг. Он задерживался у нас после урока и, если не участвовал в общем разговоре, то с большим интересом слушал.

Настало лето. К вступительным экзаменам готовиться почти не было нужды: Юра был уверен, что легко поступит, - и решил подработать грузчиком. Разбитая на этом благородном поприще бутыль с кислотой и лёгкий химический ожог роговицы глаза роковым образом изменили Юрину судьбу. Нельзя было читать и писать какое-то время, а значит, поступление в МГУ пришлось отложить на год.

Наши занятия были завершены. Я уже обрела горячую благодарность Юриной мамы, выраженную как словесно, так и материально: в виде прелестных духов «Диориссимо», которые поначалу не хотела брать, но мне не оставили такой возможности, и они стали моими первыми настоящими духами. А то, что получила я свои первые духи не от мужа (замужем я в то время была второй раз), не от поклонника, а от ученика, было знаково, пожалуй.

Юра не оставил мой дом. Он продолжал ходить и провоцировать меня на литературные беседы, и мне это было интересно и незатруднительно, пока я не заметила раздражение мужа. «Он просто влюблён в тебя», - сказал ревниво мой молодой муж, и я, на всякий случай, почти прекратила наши разговоры с Юрой.

Но муж ошибался. Почувствовав моё желание отдалиться, Юра немедленно начал дружить с моим старшим сыном, который был на три года моложе, что в Юрином возрасте должно было скорее помешать дружбе, если бы не произвольность намерения. С этих пор Юра позиционировался у нас как Ленин друг, что, безусловно, Лене льстило.

Чтобы не терять год, Юра поступил в Севастопольский приборостроительный, но на занятиях появлялся редко и был отчислен за неуспеваемость. Тогда же он начал писать стихи.

Этот год стал для Юры судьбоносным. Он как будто открыл для себя огромный мир, раньше от него скрытый. Новые интересы спровоцировали появление новых друзей. Он их тоже притаскивал к нам. Я помню двух юных поэтов: крупного увальня по прозвищу Птица и изящного блондина Андрея Полякова. Иногда я встречала Юру на улицах, в шальной компании и крепко выпивши. Богема закрутила его. В сферу интересов вошла музыка, рок, что было естественно для того времени. Мой муж был тоже страстным поклонником и знатоком рока. Это их очень сблизило, и теперь Юра позиционировался у нас как друг Игоря.

Следующим летом Юра уехал в Москву, поступил в МГУ на физический факультет и полгода мы не виделись.

Он появился у нас зимой, во время студенческих каникул. Уже родился Федя, у меня пропало молоко и была масса проблем с кормлением младенца и много других. Я даже не помню, как он возник посреди комнаты. Звучал «Аквариум» Гребенщикова, крошечный Федя молчал в младенческой Лениной кроватке, которая попутешествовав и послужив другим детям без малого пятнадцать лет, вернулась к нам, а Юра с Птицей возвышались в центре, и Юра говорил и говорил. Он рассказывал о философском факультете, как интересно там, и какие там настоящие люди, а на физике нечего делать, потому что всё интересное происходит на гуманитарных факультетах. Я не верила своим ушам и молчала, пока он не сказал, что на физику не вернётся, а попытается перевестись на философский или филологический, а если не удастся, будет поступать заново. Я пришла в ужас. Перед глазами стояла Юрина мама, всегда такая внимательная и благодарная, и я чувствовала свою неизбывную вину перед ней. Почему-то именно свою.

Его, конечно, не перевели, и с поступлением тоже возникли проблемы. Юра опять жил в Симферополе, немного подрабатывал и подолгу просиживал у нас.

Летом стали приезжать гости. Юра, уже на правах друга дома, находился у нас почти постоянно и со всеми дружил. Среди моих друзей было немало людей православных, искренне верующих питерских интеллигентов. Обаяние веры усиливалось протестным характером такого мировоззрения. Тогда оно не только не приветствовалось официальными структурами, но было почти опасно. Юру, как всегда, увлекали разговоры. А ближе к августу он уехал поступать, но уже не в Москву, а в Ленинградский университет.

Он провалился на сочинении. Это было несправедливо. Концепция его сочинения «Народ в поэме Гоголя «Мёртвые души», рассказанная мне, отличалась глубиной и оригинальностью. Но лишних отсеивали - это была обычная практика приёмных комиссий, при чём здесь справедливость? Ведь получи он любую оценку выше двойки, пришлось бы допустить его к устным экзаменам и создать себе лишние проблемы.

Вернувшийся Юра был зол и негодующ, и я вполне разделяла его чувства. Но съездил он в Питер не без пользы. На груди его скромно поблёскивал крестик, любимым чтением стало Евангелие, а цитирование его - привычкой.

Наш университет был гораздо менее переборчив, и Юру приняли на филфак уже в этом году.

Учился он без большого усердия, но чтобы удерживаться на плаву и даже иногда блистать, Юре с его способностями и начитанностью усилий не требовалось. Его больше интересовали околоуниверситетские дела, всяческие акции протеста, митинги, которые начали расцветать тогда махровым цветом.

Одно из его выступлений на митинге задело университетскую администрацию, которая была достаточно сильна в те времена, чтобы за это отчислить. Юру отчисление огорчило мало, поскольку он всё-таки хотел вернуться в Москву. А пока он поступил в ученики к фотографу и даже увлёкся новым делом.

Тогда же у Юры появилась девушка. «Я поражаюсь, - говорила Тоня, - он не может быть интересен женщине. Он совсем не похож на мужчину». Она ошибалась. На мужчину Юра был не только похож, но, по-видимому, им и являлся.

Варя была выпускницей романо-германского факультета. Маленькая ладная блондинка, смотревшая на Юру с обожанием. Они встречались совсем недолго и как-то незаметно оказались женаты.

Они ходили ко мне уже вдвоём, хотя мне было сильно не до них. Семья моя трещала по швам, не выдерживая наличия маленького ребёнка. Мой молодой и прекрасный муж, выпрашивавший сына четыре года, преодолевший при горячей поддержке друзей и родственников моё стойкое сопротивление, вдруг оказался «не готов», по его словам, к отцовству. Сначала он впал в депрессию, затем пришёл к пониманию, что не может «жить мещанской жизнью» и немедленно покинул нас, в то время как у меня, он справедливо рассудил, «выбора не было» (цитирую точно).

Выбора не было. Я даже не могла лечь в больницу, чтобы снова научиться спать и чувствовать вкус пищи. До начала учебного года оставалось совсем ничего, и директриса, заметив что-то и вызвав меня на откровенность, немедленно уменьшила мою недельную нагрузку с полутора ставок до одной: меньше дать было нельзя, - поскольку, сказала она, - ребёнок будет болеть, а кто вас заменит? Это означало в перспективе медленную голодную смерть, поскольку справки по уходу за ребёнком не предполагали оплаты.

Мне было не до Юры. И я не помню, когда заметила, что стали пропадать книги. Пропадали какие-то особенно нужные, и я мучительно вспоминала, куда могла сунуть или кому дала почитать. Впрочем, некому уже было давать. Мой дом был пуст, словно зачумлённый. Меня оставили все, кроме Тони. Ещё Юра приходил часто, иногда один, а иногда с Варей.

Мама сказала сразу: книги ворует Юра. Я не позволила ей договорить, но стала замечать, что Юра не сидит со мной в кухне, как раньше, развлекая беседой, пока я готовлю еду, а прямо с порога говорит: я подожду Леню, - и направляется в его комнату, не раздеваясь и не оставляя сумку, и часто уходит, не дождавшись.

Я пыталась увлечь его разговором, или даже говорила, что будет лучше, если он посидит со мной, но Юра мало на меня обращал внимания в то время и, буркнув, что он лучше музыку послушает, двигался дальше, как танк.

Жизнь моя текла своим чередом, всё усложняясь и усугубляя проблемы. В два с половиной года у Феди началась ацетонимия. Это такой синдром: из-за недостатка какого-то фермента, жиры плохо расщепляются и ацетон поступает в кровь. Если не захватить вовремя и не поставить капельницу, может наступить кома. Мы уже два раза попадали в больницу по скорой. Там мне объяснили, что годам к шести всё это пройдёт, если я буду достаточно осторожна, то есть, уберегу от инфекций (о детском саде не может быть и речи) и обеспечу диетическое питание. В противном случае, после шести лет может начаться диабет и различные жуткие следствия этой тяжёлой болезни: отслоение сетчатки глаза, например. Всё это было достаточно впечатляюще. Кроме того, сказали мне, у «ацетонщиков» скверный характер. Воспитывать их нельзя, только хвалить. И я хвалила. Федя в ярости рвал детские книжки, которые было не достать, не в силах сконцентрировать внимание при чтении ему вслух, бил посуду, которую уже негде было купить, а я гладила его по голове и говорила: ничего, деточка.

Юра с женой навещали нас часто, поздравляли с праздниками, помнили о днях рождения, фотографировали меня и Федю. Но мне с ними было неловко, и это чувство только усиливалось. «Не буду отмечать день рождения», - говорила я Юре. - «Но мы всё равно придём», - отвечал он, глядя на меня честными глазами.

Вокруг меня стали активно говорить об эмиграции и даже уезжать. Эта мысль, когда-то очень меня занимавшая, вновь вошла в сознание. При синагоге открылась группа изучения иврита, и я присоединилась к ней. Занятия вела пожилая дама, лет тридцать назад сбежавшая из Израиля, убоявшись войн и спасая от армии подрастающую дочь. Звали её Лея. Она владела разговорным ивритом, немного читала и вела уроки по самоучителю. Других книг и других специалистов в Симферополе не было. Если у кого-то возникал вопрос, Лея сердилась и требовала внимательно смотреть в книгу. Меня очень заинтересовала грамматическая система нового языка, и Лея почти не мешала. Через короткое время я стала пытаться отвечать на вопросы сокурсников. Лея очень сердилась поначалу, но потом поняла, что это удобно, и говорила презрительно: «Не понимаешь? Спроси у Оли».

Однажды я сказала Юре, что наш отъезд - дело решённое. Реакция была неожиданной, он почти кричал: «Это невозможно! Вы русский человек, Ольга Михайловна!» Я как можно спокойнее возразила: я еврейка, и он об этом знает. Но Юра продолжал говорить, что я самый русский человек из всех, кто ему знаком. Должно быть, это был комплимент.

Освоение самоучителя подошло к концу, уехали почти все мои товарищи по группе и сама учительница Лея, а мы задержались. Зимой меня разыскала начальница новоиспечённого симферопольского филиала «Сохнута» и предложила преподавать иврит у них. Это была авантюра, и я поначалу её отвергла. Но дама попалась настойчивая, и я купилась на возможность учиться на сохнутовских курсах для учителей иврита в Киеве, Москве и даже в Израиле. На этих курсах преподавали настоящие учителя, нам выдали настоящие учебники и словари.

Кроме острого интереса к языку и к стране, у меня был ещё один неслабый мотив учить иврит: поездка на семинар в Израиль. Группа для этой поездки составлялась в результате конкурсного отбора. Критериями были результаты тестов, участие в семинарах и на последнем этапе - открытый урок. Шансов у меня было немного, поскольку конкуренцию мне составляли учителя из Киева, Москвы, Харькова, Львова и т.п., где «Сохнут» работал уже давно, а при нём - учителя из Израиля и все необходимые пособия.

Времени было мало. Его съедала школа, частные уроки русского языка, чтобы не помереть с голоду, тяжкий провинциальный быт, дети. Оставалась ночь. Чтобы не мешать никому спать, я расположилась на своей крошечной веранде прямо у входа. Раскрытый учебник и словари не нужно было убирать, они лежали на столе в полной боевой готовности и были доступны в любую свободную минуту.

Оттуда они и исчезли в один чёрный день моей жизни. Я возвращалась с работы и на углу своей улицы встретила Юру с Варей и с сыном моей питерской подруги, который на сей раз остановился у Юры, поскольку с ним давно дружил, разумеется. Им было весело, но моё появление их как-то смутило, или мне это стало казаться потом? Они сказали, что были у нас, ждали Леню. - Почему же ушли? - спросила я. - Леня скоро придёт. Но они не захотели возвращаться. Я почувствовала знакомое раздражение: Юра всегда ждал Леню тогда, когда его не могло быть дома, и уходил, как правило, перед тем, как тот должен был придти

Дома я застала пустой стол. Исчез учебник, по которому я занималась, и словари. Оценить потерю было невозможно. В Симферополе таких книг просто не было. Мне казалось, что моя жизнь, которую я леплю и восстанавливаю с таким трудом, опять разрушена кем-то равнодушным и наглым. И дело было не только в том, что надежда на семинар в Израиле превратилась в безнадёжность. Иврит тогда значил для меня гораздо больше, чем эта поездка. Он собирал меня по кусочкам и восстанавливал до нормального человека. Я выползала из своей застарелой депрессии и снова училась радоваться жизни.

Мама с Федей были в комнате, они не заметили, что гости ушли и удивились узнав об этом. На мои вопросы ответа не было...

Когда-то я пожаловалась Тоне на Юру. Она сказала: «Ты не схватила его за руку, а значит, не можешь утверждать.» И я замолчала. Однако последнее происшествие отмело необходимость приличий, я не могла это стерпеть и опять обратилась к Тоне. Она поохала вместе со мной и сказала как тогда: «Ты уверена, что это он? Ты не схватила его за руку и уверенной быть не можешь». Но я всё-таки рассказала Леню. Он тоже не мог поверить, тем не менее, решил сходить к ним домой.

Юра с Варей снимали двухкомнатную квартиру. Комнаты были смежные, и их большая и хорошо составленная за короткое время библиотека находилась почему-то в спальне, куда посторонние не входили. Юры не было дома, когда пришёл Леня. Он сказал Варе, что, пока ждёт, хочет посмотреть книги, но получил жёсткий отказ. «Жди здесь, - сказала Варя, - туда входить нельзя».

Ситуация была совершенно безнадёжная, я была бессильна что-то изменить и утешала себя тем, что скоро мы уедем, а Юра останется здесь.

Учебник мне прислали недели через три из Донецка, у кого-то оказался лишний. До семинара в Москве оставалось одиннадцать дней. На эти оставшиеся дни была запланирована поездка к морю для оздоровления детей. Поехали впятером: моя питерская приятельница с дочкой Фединого возраста и я с племянником и Федей. Сняли две крошечные комнатки, удобства во дворе. Почти вся еда - с собой. Готовка и стирка - первобытным способом.

Учебник был всегда при мне. На пляже, во время купания детей, я садилась ближе к воде, дабы успеть, если что, и по возможности оберегала страницы от морских брызг, поскольку книгу надо было вернуть. Ночью, уложив детей, усаживалась в тесной летней кухоньке: лампочка была только там: хозяева экономили электричество. За десять дней я успела прочесть этот учебник и сделать все грамматические упражнения, но в течение всего семинара чувствовала недостаточность своей подготовки по сравнению с другими участниками.

Юра появился у нас в день моего возвращения. «Поздравьте меня, Ольга Михайловна, я еврей!» - сказал он торжественно мне, в очередной раз обалдевшей от его наглости. «Неужели? Как вам удалось?» - безнадёжно спросила я, уже понимая, чем мне это грозит. Оказалось, что отец его матери, которого та никогда не видела, поскольку бабушка развелась с ним до её рождения, на самом деле еврей. Этот факт тщательно скрывался в семье как порочащий, но теперь зато они все имеют право на въезд в Израиль в качестве его полноправных граждан. Спасенья от Юры не было.

Меня всё-таки включили в группу израильского семинара, помог открытый урок. Поездка было потрясающей, незабываемой. Израиль не только восхитил, он был по мне. Я убедилась, что хочу здесь жить и готова взять ответственность за всю семью, которая за мной последует.

Мы дожили до лета, оформляя документы, решая сложные проблемы, связанные и не связанные с отъездом, пережив трагедию потери близкого человека, и наконец, оказались в Израиле.

Юра в этот последний год редко бывал у нас. То ли библиотека наша сильно поредела, а притока новых книг не было, то ли потому, что он уже учился заочно в Московском православном институте на искусствоведческом факультете, и эта учёба его так увлекала, что не оставляла времени на визиты. Можно было надеяться, он забудет о своей причастности к еврейству.

Не тут-то было. Через несколько месяцев после начала нашей жизни в Израиле было получено сообщение о приезде Юриных родителей. Мы приняли их у себя дома, помогли снять квартиру и приспособиться к новым условиям. Надя и Коля оказались добрыми и благодарными людьми, и понятно было, что их используют в качестве первопроходцев, пролагателей дорог. В свободное от уроков иврита время они немедленно начали зарабатывать деньги на самых тяжёлых и грязных работах и отсылали их сыну с невесткой, которыми очень гордились.

Юра с Варей прибыли через год. Варя была на сносях, и они решили, что родить ребёнка лучше в Израиле.

Я чувствовала себя полной идиоткой. С одной стороны, необходимо было разделять радость Юриных родителей, мне очень симпатичных, с другой - приезд человека, который уже давно вторгается в мою жизнь против моей воли, приносит столько неприятностей и даже несчастий под видом доброжелательства, вызывая бессильную ярость, от которого я тщетно много лет пытаюсь избавиться, оставаясь в рамках приличий, - радости вызвать не мог.

Однако предстоящее рождение ребёнка, даже не своего, сильно смягчает нравы и отношения. Ожидание его рождения как-то вышло на первый план, оттеснив всё остальное.

Молодые родители не хотели заранее знать пол младенца и выбирали имя и для девочки и для мальчика, на всякий случай. Имена они выбрали еврейские, исторические: Дебора и Элиягу.

Илюша родился в результате кесарева сечения, белокурый, хорошенький, и я была искренна в своей радости за них и поздравлениях. Мне казалось, что с приходом этого младенца началась новая жизнь, Юра станет опять славным, умным и искренним, каким был когда-то, и я избавлюсь от постоянной сковывающей неловкости и ожидания подвоха.

Они приходили ко мне с колясочкой и расхаживали по всей квартире, как всегда. И когда исчез том «Золотого века испанской поэзии», поняла, что расслабилась зря. После этого я, демонстративно до неприличия, не оставляла их одних и просто ходила следом. Трудность заключалась в том, что их было двое, а я раздвоиться не могла.

Надо сказать, что они не только присваивали мои книги, но и дарили, и всегда что-нибудь хорошее. Ужас был в том, что у меня никто не спрашивал, хочу ли я этого, а игнорируя мою волю, они делали так, как лучше - кому? - им, должно быть.

Впрочем, однажды Юра спросил, не хочу ли я обменять девятый том Эренбурга, где продолжение «Люди, годы, жизнь», на что-то, не помню что. Я отказалась. «Если вам нужно, - сказала я, - возьмите почитать, но менять я не стану». Он взял, прочёл и вернул, я это хорошо помню. Но потом книга пропала всё равно.

Юра и Варя были на редкость гармоничной парой. Всегда вместе, всегда заодно, они стояли непробиваемой стеной, ловко отстаивая свои интересы у города, мира и собственных родителей. Надя и Коля даже как-то перестали называть их по отдельности, а обозначали словом «они».

Иврит им давался легко, они быстро продвигались. Юра продолжал свою учёбу в институте и дважды в год летал в Москву на сессию. Ему оставалось всего ничего до окончания - он даже выяснял возможность работы иконоведом в Иерусалиме - и вдруг объявил, что остаётся в институте ещё на год, поскольку решил стать священником. Варя не возражала, разумеется, а если и возражала, этого никто не слышал. Родители сильно удивлялись, так сильно, что не могли скрыть, но на это никто вообще не обращал внимания.

Его рукоположили через год, и он приступил к службе в Назаретском храме Благовещения сначала в качестве дьякона, а потом - священника. Назарет (Нацерет) - древний город в Галилее, где по преданию, прошли детские годы Иисуса Христа. Это довольно далеко от Реховота, и вся их семья переехала туда.

Испытала ли я облегчение? Или не верила уже в возможность избавиться от Юры? И почему терпела столько времени его присутствие против своей воли? Почему не сказала давным-давно, что не позволяю ему переступать мой порог, или что-то другое, определённое и окончательное? Что останавливало меня? - Тонино «не имеешь права», роль учительницы, беззащитность Нади - или причина лежит глубже, в природе кролика и удава?

Они звонили, сначала часто, особенно Надя, потом реже, рассказывали о красотах Нацерета и озера Кинерет, настойчиво звали в гости, удивлялись, что мы не едем. Я вяло отбивалась, а на значительном расстоянии большего не требовалось. У них родился ещё один ребёнок, потом ещё один.

Леня и все его многочисленные друзья, которых Юра настойчиво зазывал, тоже не ездили к ним и постепенно совсем перестали общаться. Я спрашивала, почему? - Неинтересно, - отвечал мой леволиберальный сын, - скучно с ним очень стало.

Надя отошла от меня, затаив материнскую обиду на мою отчуждённость от Юры. «Зачем в Израиле такое знакомство», - жаловалась она Тоне. «Я тебя понимаю, - сказала мне Тоня по телефону, - православный священник в Израиле - это, наверное, компрометирует, это даже опасно». «Православный священник, ворующий книги, это вообще опасно, везде», - ответила я ей. Но разве дело в книгах? Разве только в книгах?

Однажды Юра позвонил после большого перерыва, и я не узнала его голос: «Юра, это вы?» - «Отец Георгий» - «Ну, какой вы мне отец, Юра. Как Варя, дети?» - «Матушка Варвара и детки в добром здравии».

Оказалось, что Юре надо в Иерусалим к определённому времени, и он не придумал ничего лучшего, как заночевать в Реховоте.

Почему я согласилась? Израиль не такая большая страна, чтобы останавливаться в пути на ночлег. Опять во мне показался кролик и разостлал уши по спине.

Он звонил с дороги раз десять, отец Георгий, Юра Назарцев из Назарета, Сообщал, что сел в автобус, что подъезжает к Тель-Авиву, что вышел на центральной автостанции и ждёт автобуса на Реховот, что в автобусе напротив него сидят две нескромно одетые девицы, но он на них даже не смотрит, и наконец, что вышел на нашей остановке.

Когда я открыла дверь на его звонок, передо мной оказался бородатый человек в простой рясе, подпоясанной чуть ли не верёвочкой. Почему-то это было неожиданно, хотя, понятно, он и не мог быть одет иначе.

Предложенная мною еда Юру не вдохновила. Он строго сказал, что сейчас пост и борщ со сметаной не подобает священнику. Я предложила сделать салат, но Юра подумал и сказал, что будет, всё-таки, есть борщ, поскольку он в пути, «Бог простит». Сметану тоже попросил не убирать.

За столом Юра много говорил о своих успехах, о замечательных своих проповедях, о том, как ценят его в Иерусалиме и знают в Москве, что в его храм приезжает много известных людей, и он со многими теперь знаком, с Никитой Михалковым, например. Как посетил храм российский патриарх Алексий II и благословил Илюшечку. Но есть и неприятное. Вот, церковный староста.. «Вы знаете, от кого произошли старосты? - спрашивал Юра. - От мытарей. Помните Левия Матвея? Тот ничего не понимал, и этот ничего не понимает».

Но я знала только, что человек произошёл от обезьяны, а насчёт старост у меня не было своего мнения. Оказалось, что их староста взял за обыкновение пересчитывать пожертвования, которые паломники давали на храм. «Все, кто прибывает морем в Хайфу, все они сначала посещают нас и, как правило, все жертвуют, - быстро говорил Юра, - так он сказал, что я не имею права забирать всё, а должен часть оставлять для храма. А я ему сказал, что я и есть храм». Мне трудно было согласиться, поскольку на храм Юра похож был мало.

Я спросила, на что они живут, платит ли ему кто-нибудь зарплату. Юра ответил, что никакой зарплаты у священника нет, и он считается безработным и получает пособие от Израиля на себя, матушку Варвару и всех своих детей.

Красноречие Юры иссякло так же внезапно, как и возникло. Видимо, его новости были исчерпаны, а подробности нашей жизни его не интересовали. Он сказал, что, пожалуй, пойдёт спать, и попросил разбудить его очень рано. «Зачем, - спросила я, - ведь до встречи в Иерусалиме много времени?» - «Я хочу пройти по улице, где жил». Я уже ничему не удивлялась.

Утром я не смогла разбудить Юру. Когда он встал, ни о какой прогулке речь уже не шла, надо было просто успеть на автобус. Не знаю, почему я подошла к окну и смотрела, как отец Георгий выходит из подъезда. На секунду раньше него из того же подъезда вышла, на ходу доставая ключи от машины, девушка. Обычная израильская девица: джинсы, кроссовки, майка и самооценка выше крыши. Юра шёл за ней, сохраняя минимальную дистанцию, и спина его под рясой выражала предвкушение. Он рассчитал верно: подходя к машине, девица неизбежно должна было оглянуться. Она не вскрикнула, всё-таки армия за спиной, но изумление, смешанное со страхом на мгновение отразилось в её фигуре: в Реховоте нет христианских храмов, и как выглядят православные священники, она могла не знать. Девушка быстро юркнула в машину и исчезла, а Юра с чувством глубокого удовлетворения зашагал в сторону автостанции.

Больше мы не виделись.

Через несколько лет я узнала, что Юра каким-то образом познакомился с Берлускони, и тот сказал, что в Италии тоже есть православные общины, и что такой образованный молодой священник, да ещё с такой прелестной семьёй - у Юры с Варей было тогда уже четверо детей - был бы очень желателен. И будто бы было получено персональное приглашение от самого премьер-министра.

Должно быть, они поспешили и что-то сделали неправильно. В Италии выяснилось, что они попали в какой-то юридический капкан, из которого выбраться и легализоваться невозможно.

Они и сейчас живут в Италии на птичьих правах, в маленьком городке, по словам Тони, больше похожем на музей, чем на город. У них уже шестеро детей, красивых, здоровых и очень умных. Содержит их, как может, маленькая православная община да ещё родители Юры.

Надя и Коля уже на пенсии, но работают. Всё, что зарабатывают, отсылают детям. Они продали купленный совместно с Юрой дом, поскольку огромные выплаты банку не под силу людям, получающим пособие, и пытаются восстановить т.н. «квартирные» - помощь не имеющим своего жилья. Пока это не удаётся, и они ругают Израиль. Надя тяжело болеет, ей сделали несколько операций, и она продолжает лечение. Но в городишке, куда завёз их Юра, далеко не всё лечение можно получить. Нужно ездить в Хайфу. Добираться до Хайфы без своего транспорта тяжело, и она опять ругает Израиль. Внуков она очень любит, тоскует и ездит к ним два раза в год, чтобы помочь, а Коля - гораздо реже. «Шумно там очень, - говорит, - я не могу».

• Красота, здоровье, мода - Вечерний макияж